Ружье в последнем акте

06.04.2018 10:01

Илья Мильштейн. Courtesy photo Ружье в последнем акте Дмитрий Борко 06.06.2017

История с порнографией

Театральные законы предполагают традиционное использование огнестрела. Сообразно с ними, как все знают, висящее на сцене ружье должно рано или поздно выстрелить. А не то взыскательный зритель не поймет, для чего оно там висело. И Антон Павлович глупого драматурга не похвалит.

Правила судопроизводства на российской политической сцене сложнее, чем театральные. Там ружья или патроны к ним могут выстрелить при вынесении приговора, но это не обязательно. Если хватает других лживых обвинений, куда более серьезных, то подброшенные вещдоки такого рода не требуются. Если же сажать потенциального политзека совершенно не за что, а покарать надо, тогда нередко применяется оружие.

Как, например, в давнем уже процессе Михаила Трепашкина, который собирался защищать потерпевших по делу о взрывах домов в Москве. Но не защитил, а сел на четыре года, после того как в его машине оперативники вовремя нашли пистолет. Или вот свежая история из жизни крымского несогласного Владимира Балуха. У себя в Серебрянке он вывешивал неправильные флаги и таблички и в итоге был наказан за "незаконный оборот боеприпасов и взрывчатки", а теперь его еще избивают в СИЗО и накручивают новый срок.

В суде над председателем карельского "Мемориала Юрием Дмитриевым ружье провисело без движения с начала и почти до самого конца трагикомической криминальной пьесы. Точнее, эта ржавая железяка сперва долгие годы пролежала в земле, потом была найдена во время раскопок, а после обнаружена при шмоне в доме подозреваемого и под кодовым названием "основная часть огнестрельного оружия" приобщена к делу. Но большого интереса у обвинителей данная штуковина, даром что основная часть, не вызывала. Поскольку вменялись историку, помимо незаконного оборота, статьи куда более впечатляющие. А именно пункт "в" части 2 статьи 242.2 и статья 135, то есть педофилия, и в заключительной своей речи прокурор Аскерова просила приговорить подсудимого к девяти годам лагеря строгого режима.

Вообще замысел этого спектакля, кто бы его ни сочинил - местные борцы с фальсификацией истории в угоду историческим фактам или столичное начальство в его тотальном противостоянии пятой колонне, - был по-своему грандиозен. Вот живет в Петрозаводске мемориалец, который копается в нашем славном прошлом, отыскивая массовые захоронения жертв Большого террора. Устраивает экспедиции, публикует книги, общается с иностранцами. Спорить с ним на исторические темы немыслимо, зато можно замарать.

Так зарождалось это дело "о детской порнографии", в ходе которого граждан оповещали о том, что краевед фотографировал в голом виде малолетнюю приемную дочь и тем самым развращал ее. Затем были обнародованы результаты экспертизы, проводившейся матерыми профи из той организации, которая разоблачала в качестве экстремистов авторов Библии и открывала другим заказчикам, что лозунг "Убей в себе раба" содержит призыв к насилию. В таком духе и продолжалось, пока повторная экспертиза не выявила отсутствие признаков преступления на фотографиях и Дмитриев, уже отсидев больше года в СИЗО и промаявшись еще месяц в Центре им. Сербского, был отпущен под подписку о невыезде. Вчера дело завершилось.

Он был наконец оправдан по всем "педофильским" статьям, однако за ружье его все-таки осудили. Назначив наказание, связанное, к счастью, не с тюрьмой, а только с "ограничением свободы" выезда из Петрозаводска. Сгодилось в общем ружье. Не зря его приберегали. Ископаемый обрез выстрелил.

Привешивать статью, подбрасывать что-нибудь отягчающее, на всякий случай, если вдруг не проканает главное обвинение, - обычная практика в наших политических, да и в других судах. Тем не менее случай Юрия Дмитриева следует признать уникальным. Вот этой своей, как бы поточнее сказать, манерностью, этой прихотливостью, противоречивостью этой при выборе статей следователи и прокуроры сильно удивили публику. А судья Петрозаводского горсуда Марина Носова (очень строгая, говорят, судья) порадовала своей, что ли, гуманностью по отношению к обвинителям. Они же так просили наказать историка хоть за что-нибудь, и если нельзя за педофилию, то вот мы еще фрагмент ружьишка принесли и подшили к делу... Она их пожалела.

Собственно, все наши политические суды - дикое позорище, но этот, изумивший редчайшим сочетанием наветов, обозначил какую-то новую веху в отечественном театре абсурда. Однако не обошлось и без счастливого финала, что так нетипично для наших пьес, равно абсурдистских и реалистических. В том числе и для Чехова, соединявшего в своих пьесах обе традиции.

Короче, выстрел из ружья, висевшего на сцене с самого начала, прозвучал под занавес одновременно как самострел карательной системы и как салют в честь освобождения невиновного человека. Так что классик, который советовал драматургам не вывешивать на сцене лишних предметов и не жалел патронов для героев, был бы, пожалуй, столь парадоксальным финалом удовлетворен и похвалил бы безвестных закулисных сочинителей криминальной трагикомедии в Петрозаводском горсуде. Вместе с артистами в прокурорских и судейских мантиях. Умеющих так красиво застрелиться.

Источник